|
Реклама в Интернет |
Все Кулички |
|
|
|
|
доктор филологических наук
ВОЕННАЯ МУЗА ДЕНИСА ДАВЫДОВА
В истории великих империй и связанных с нею человеческих судьбах бывают некие значимые промежутки, когда в считанные десятилетия решается очень многое. Мы никогда не поймем до конца героическое время Отечественной войны 1812 года, если забудем, что Россия шла к этой трудной и заслуженной победе через странное, загадочное правление романтического императора Павла I и "дней Александровых прекрасное начало" (Пушкин). В сущности, за это десятилетие определились пути и судьбы России, ее духовной культуры. Тогда же в плодотворной распре "шишковистов" и "карамзинистов" по поводу "нового и старого слога" родилась новая великая литература, давшая нам историка Н. М. Карамзина, Жуковского, молодого Пушкина и множество даровитых писателей романтической эпохи* и открывшая дорогу Гоголю, Лермонтову, Гончарову, Тургеневу, Толстому и Достоевскому, то есть русской классике. В это удивительное время волей-неволей жили рядом, шумно боролись друг с другом, но и щедро обменивались творческими идеями самые разные литературные направления и стили: барокко, классицизм, сентиментализм и нарождающийся романтизм.
Тогда в отечественной литературе появляются личности удивительные и самобытные, своего рода "фигуры движения", одной ногой стоявшие в уходящем "безумном и мудром" (А. Н. Радищев) XVIII столетии, другой уже ступившие в новый тревожный век наполеоновских войн, в нарождающуюся романтическую эпоху. Таков и был поэт-гусар Денис Васильевич Давыдов (1784 - 1839), русский дворянин и гвардейский офицер, профессиональный военный и литератор-любитель, сын опального суворовского бригадира (т.е. генерала) и к концу жизни сам генерал-лейтенант, вечный оппозиционер и "ворчун", одна из самых заметных и колоритных фигур тогдашней истории и литературы.
"Амазонская муза Давыдова говорит откровенным наречием воинов, любит беседы вокруг пламени бивуака и с улыбкою рыщет по полю смерти. Слог партизана-поэта быстр, картинен, внезапен. Пламень любви рыцарской и прямодушная веселость попеременно оживляют оный. Иногда он бывает нерадив к отделке; но время ли наезднику заниматься убором?.. Залетные послания и зачашные песни его останутся навсегда образцами", - писала романтическая критика о явлении Дениса Давыдова, и такие суждения ее скоро стали общим местом. Поэт-гусар создал живописную легенду о партизанской войне 1812 года и сам себя сделал частью этой легенды, одним из главных действующих лиц исторической драмы, став рядом с Наполеоном, Александром I, Кутузовым и Багратионом.
Как это ему удалось? Да, Денис Давыдов был храбрым гусарским офицером, лихим наездником, знаменитым партизаном. Но таких в русской армии было много: вспомним воспетого Давыдовым Я.П.Кульнева или льва нашей кавалерии С.Н.Ланского, павшего под Краоном. Военная биография поэта-партизана вполне обычна для русского генерала-кавалериста той эпохи.
Жизнь поэта описана в подробностях им самим. Поэтому ограничимся основными датами. Юный Давыдов начал служить в кавалергардах в год убийства императора Павла I, в 1804 году за сочинение антиправительственных басен переведен в армейский Белорусский гусарский полк и наконец стал лейб-гусаром. Затем война с французами в 1807 году, бои со шведами в Финляндии (1808 - 1809) и с турками в Молдавии. В 1811 году поэт сблизился с московскими писателями, начал печататься в журнале "Вестник Европы" и позднее вошел в знаменитое литературное общество "Арзамас" и Общество любителей российской словесности, был замечен Карамзиным и И. И. Дмитриевым.
Войну 1812 года Давыдов встретил подполковником Ахтырского гусарского полка. Участие в боях под Романовым, Салтановкой и Смоленском не принесло ему такой известности, как создание одного из первых партизанских отрядов из гусаров и казаков. Затем Давыдов вместе со всей армией проделал зарубежный поход 1813 года, был пожалован в генерал-майоры за отличие под Ла-Ротьером, но из-за канцелярской путаницы получил генеральские эполеты лишь в конце 1815 года. Женился в 1819 году на дочери генерала, жил в Москве и под Москвой. Служил по кавалерии и в мирное время вплоть до отставки по болезни в 1823 году. По велению императора Николая Павловича вернулся в строй в персидскую войну 1826 года, успешно подавил польский мятеж в 1831 году и получил желанный чин генерал-лейтенанта. В 1832 году вышел его единственный прижизненный сборник стихотворений. Перед смертью поэт успел подготовить итоговую рукопись сочинений в стихах и прозе, но в печати (СПб,. 1840) ее уже не увидел.
С 1832 года Денис Давыдов в отставке, покойно и счастливо жил в симбирских и оренбургских имениях, занимался хозяйством, устроил винокуренный завод, охотился, влюблялся, будучи человеком женатым и многодетным (десять детей!) отцом, в юных очаровательных соседок, писал лирические стихи и красочную военную прозу, наезжал в Петербург и Москву к друзьям-писателям, купил в 1835 году красивую и поместительную городскую усадьбу на Пречистенке, стал известным литератором. Ему писал сам Вальтер Скотт, поэта оценили и приняли в свой круг Жуковский и Пушкин, Гоголь читал ему "Ревизора", в публичных местах вокруг живописного героя-гусара с седой прядью в черных кудрях собиралась толпа. То была уже слава.
И, несмотря на все взаимные неудовольствия и понятное для людей власти недоверие к гусарскому шалуну и саркастическому ворчуну, императоры Александр I ("Он со мною обошелся не как царь, а как отец") и Николай I пребывали к поэту благосклонны. Верный и храбрый служака Денис Давыдов награжден орденами Св. Анны I степени, Св. Владимира II степени, Св. Георгия IV класса, крестом за Прейсиш-Эйлау, прусским орденом "За заслуги" за Гейльсберг, золотой саблей "за храбрость". Жаловались и крупные денежные суммы, иногда в виде аренды, списывались неизбежные долги казне. Никак нельзя сказать, что поэта-партизана обошли наградами, чинами и августейшим вниманием. Послужной список нашего гусара ничем не отличается от биографий пятисот русских генералов - участников Отечественной войны 1812 года**.
Денис Давыдов - замечательный писатель, талантливый поэт и мастер военной прозы. Но пушкинская эпоха исключительно богата талантами, и, например, гениальный поэт и храбрый офицер К. Н. Батюшков не сопоставим с его учеником Давыдовым, не говоря уже о Карамзине, Жуковском и зрелом Пушкине, которому поэт-партизан тоже следовал, особенно в любовных своих элегиях и романсах. Белинский Давыдова оценил высоко, но именно как самобытную личность и образ партизана, с полным основанием причислил его к второстепенным талантам эпохи, удивлялся малому количеству стихотворений и писал об их авторе: "И в службе муз он был только лихим наездником". Но, тем не менее, Денису Давыдову, а точнее, созданному им красочному образу гусара-партизана, сразу отделившемуся от реального человека и зажившему своей жизнью, посвятили венок своих посланий лучшие поэты того времени - от Пушкина до Е. П. Ростопчиной. Ни Батюшков, ни Жуковский, ни даже сам Пушкин такой чести не удостоились, да и образа такого не имели, к ним собратья-поэты обращались как к реальным людям.
Мы видим, что Денис Давыдов сумел и в пушкинскую эпоху выделиться, стать заметной фигурой, известным писателем, лицом историческим. И это связано не только с его бесспорными достоинствами и дарованиями, но и с его беспокойным, обидчивым, подозрительным характером и самим лихим, требовательным поведением в жизни и литературе. Поэт-гусар пренебрежительно именовал генеральские эполеты "наплечными золотыми кандалами", но сколько же лет и сил он потратил, чтобы эти кандалы получить, уйти в отставку генерал-лейтенантом с мундиром! Когда лихому партизану понадобилась крупная сумма денег, он написал и опубликовал в пушкинском "Современнике" поразительную по простодушию "Челобитную", стихотворное заявление на имя ведавшего московскими строениями отставного генерала и сенатора А. А. Башилова, где говорилось:
Помоги в казну продать
За сто тысяч дом богатый,
Величавые палаты,
Мой Пречистенский дворец.
Тесен он для партизана!
Да что там дом или деньги! Давыдов вполне серьезно требовал от терпеливого вышестоящего начальства и изумленного императора наград за боевые заслуги и даже прилагал списки желанных орденов. Разумеется, он получал их. И горько жаловался: "Даже каждый знак отличия должен был брать грудью".
Великий историк Карамзин никогда не отвечал на критики, не участвовал в литературных боях меланхоличный мудрец Жуковский. Давыдов все время шумит, спорит, оправдывается, жалуется на "разные измены фортуны и обстоятельств", защищается, но чаще по-гусарски лихо нападает, отстаивая свое первенство, свою репутацию первого партизана и не щадит при этом самого Наполеона и своих сослуживцев. И даже его собрат по гвардейской кавалерии, ссыльный декабрист и даровитый писатель А. А. Бестужев-Марлинский в частном письме замечает: "Дениса Давыдова судите <вы> по его словам; но между нами будь сказано, он более выписал, чем вырубил себе славу храбреца". Суровый николаевский служака и хладнокровный храбрец Н.Н.Муравьев-Карский, прочитав очень литературное донесение Давыдова о победе над персами, удивлялся чисто художественным "дополнениям" к описанию реального боя, в котором и сам принимал участие: "Он возвышал до бесконечности мнимый подвиг свой". Давыдов знал об этих разговорах и весьма простодушно отвечал: "Благо есть что про себя сказать, почему не говорить?" Так же он вел себя в литературе, и потому к его военным запискам надобно относиться именно как к талантливой художественной прозе, в своих образах удаляющейся иногда от реальной правды истории. Есть здесь и та черта русского характера, которую Гоголь комически изобразил в своем гениальном Ноздреве. Между хрестоматийным образом поэта-гусара и его документальной биографией имеются достаточно серьезные зазоры. Подлинный Денис Давыдов много богаче и интереснее своего поэтического автопортрета.
Дворянский род Давыдовых вел свою историю от храброго татарского мурзы и дал России много замечательных воинов и офицеров, связан был семейными узами с Раевскими, Энгельгардтами, Каховскими, Ермоловыми. Отец будущего поэта, кавалерист и бригадир суворовской школы, при Павле I подвергся опале и судебному преследованию, репрессии обрушились тогда и на его родственников-офицеров. То была сформировавшаяся при Павле военная оппозиция, и попасть в элитный Кавалергардский полк юный Денис мог только после переворота, произведенного его родственниками и знакомыми. Лихие офицерские замашки, озорные выходки и вольные настроения этой вечно недовольной среды военных "ворчунов" и шалунов юный корнет гвардии впитал с детства, сказались и его пребывание в кругу лично причастных к убийству Павла I поэтов-"преображенцев" (С. Н. Марина, А. В. Аргамакова) и генерала, поэта и масона С. А. Тучкова, дружба с известнейшим гвардейским озорником, поэтом и картежником Федором Толстым-Американцем и сатириком князем А. А. Шаховским, родство со всегда гонимым и в чем-то подозреваемым полководцем и государственным человеком А. П. Ермоловым, близость к образованным и критически мыслившим генералам П. Д. Киселеву, Н. Н. Раевскому, М. С. Воронцову, М. Ф. Орлову. А в "анекдотах" о Ермолове названы имена тех авторитетных и влиятельных деятелей александровской эпохи, на кого военная оппозиция надеялась - М. М. Сперанский, Н. С. Мордвинов.
Время Екатерины II поэт называл "веком чудес". Но чудеса "случая", удивительные превратности судьбы тогда причудливо соединялись с простодушным произволом, неуважением к даровитой и самобытной личности. Недаром идеалом солдата и человека стал для юного Давыдова великий полководец и саркастический острослов Суворов, в силу своей гениальности и самобытности стоявший в оппозиции к любой самодержавной власти и вынужденный на людях разыгрывать чудака и оригинала, кричать петухом и ждать в пост звезды за роскошным ужином у императрицы. В жизни и облике опального фельдмаршала поэт увидел "поэзию событий, подвигов, побед, славы" и сделал Суворова героем своей военной прозы. Хищных екатерининских вельмож, развращенных самовластьем, Давыдов и его друзья презирали за беспечную беспринципность, трусоватость, лживость и плотоядную жажду житейских удовольствий: "Слова: отечество, общественная польза, жертва честолюбия и проч. - известны были только в отношении к власти, от которой ждали взгляда, кусок эмали или несколько тысяч белых негров". Здесь сложился характер, определилась судьба, родилась военная муза поэта. Лейб-гусар Денис Давыдов стал певцом и рупором русской оппозиционной военной элиты. Все им обдумывалось и писалось с точки зрения профессии: "В Давыдове русская военная служба нашла себе достойного поэта" (Белинский).
Говоря о Денисе Давыдове как о "поэте пушкинской плеяды", мы совершаем еще Белинским отмеченную ошибку. Наш поэт - человек XVIII столетия по своим взглядам, литературным вкусам и воспитанию и похож в этом на ближайшего друга-поэта П. А. Вяземского, В. Л. Пушкина, Ю. А. Нелединского-Мелецкого, Шаховского и учителя Батюшкова. "Ему было уже пятнадцать лет от роду, когда еще Пушкин только родился", - напомнил Белинский.
Поэтический дар Давыдова вначале чуждается подлинного лиризма, юный поэт не писал любовные элегии, а привычно острил, язвил, рассуждал, писал сатиры и политические памфлеты, каковыми являются его нашумевшие басни, стоившие ему гвардейского мундира. У него можно найти отзвуки "Бахарианы" М. М. Хераскова, поэта архаического. Эзопову басню "Тело и члены" переводили в XVIII веке поэты и бригадиры А. П. Сумароков и В. И. Майков, так что в "Голове и ногах" Давыдов следует разработанным и влиятельным традициям просветительской сатиры и политической аллегории (недаром список басни найден в бумагах поэта и министра Державина), но его оппозиционные настроения и тираноборческие устремления значительно сильнее и смелее. Дворянская фронда выразила здесь свое отношение к самодержавной тирании и деспотизму. Но дело здесь не столько в вольнодумии, но в самом характере человека и складе таланта. Беспокойная муза Дениса Давыдова жить не могла без войны, походов, гусарских налетов и загулов, заговоров и любовных приключений: "Нет поэзии в безмятежной и блаженной жизни! Надо, чтобы что-нибудь ворочало душу и жгло воображение".
"Неудовольствия да притеснения за верную мою службу, - вот все, что я получил и получаю: И при свободном правлении я буду рабом, ибо все буду солдатом: В течение почти сорока лет довольно блистательнейшего военного поприща я был сто раз обойден, часто забыт, иногда притесняем и даже гоним..." - таких сердитых жалоб у опального "ворчуна" Дениса Давыдова много, и в этом поэт похож на родственника Ермолова. Одновременно он смело говорит о своих политических идеалах, отвечая другому вечному фрондеру - князю Вяземскому: "В кого влюблен? В представительное правление, во все благородные мысли, во всех благородных людей, в числе коих тебя помещаю". Его надежды велики и дальновидны: "Теперь я как червонец в денежных погребах графини Браницкой. Но погоди, кто знает, что будет? Может быть, государственные перевороты вытащат сундуки из-под сводов, и червонцы пойдут в ход:"
Давыдов знает, что говорит. На его глазах такие надежды уже сбылись для многих офицеров и придворных, сделавших карьеру после дворцового переворота 1801 года. Не случайно в молодости он так близок был к военной оппозиции и заговорам вольнодумцев в гвардейских мундирах. Сердитого опального генерала знали в кругу новой военной фронды, молодые офицеры ему верили, на его влияние в войсках и деятельное участие надеялись. После зарубежного похода русской армии в ее рядах начали зарождаться тайные кружки и общества, надеявшиеся на радикальные перемены и перевороты. Организационной средой для них стало возродившееся в Александровскую эпоху масонство, руководящим центром - походная ложа Св. Георгия Победоносца, основанная в самом начале войны 1812 года в Вильно и узаконенная в Мобеже (Франция) при русском оккупационном корпусе, а затем "военные" и "декабристские" по своему составу ложи Соединенных друзей и Трех добродетелей (в последнюю в 1818 году поступал, но почему-то не был принят молодой А. С. Пушкин). Кружки эти глубоко проникли в гвардию, армию и флот, объединяли сотни и сотни офицеров и генералов.
Денис Давыдов был вхож в эту замкнутую, законспирированную среду военных оппозиционеров и, более того, вступил в Орден русских рыцарей, первое тайное масонское "преддекабристское" общество, готовившее военный переворот и намеревавшееся дать России конституцию. Такой решительный шаг обиженного офицера был явно связан со всецело его занимавшим канцелярским скандалом вокруг давно полагавшихся Давыдову генеральских эполет. Его "братьями" по ордену стали генерал и литератор М. Ф. Орлов, генерал, богач и замечательный поэт М. А. Дмитриев-Мамонов (оба из семей скороспелых екатерининских вельмож-фаворитов), родственник знаменитого масона М. Н. Новиков (он и составил в 1820 году проект конституции России) и молодой госсекретарь Н. И. Тургенев, блестящий, но одержимый несбыточной и опасной идеей немедленного освобождения крестьян политический мыслитель и экономист. Но временное содружество этих очень разных людей распалось столь же быстро, как и зародилось.
Обиженный властью Давыдов был тогда к радикально настроенным (рыцари в уставе узаконили свое "право" на месть и кровь, звали "братьев" к мечу) молодым людям близок, критические мысли их разделял, пусть и не все, но сам он - другой. Когда по императорскому указу 1822 года от него потребовали подписку о неучастии в масонских ложах и тайных обществах, генерал гневно все отрицал: "Я не был, не есть и не буду ни в масонских, ни в каких других тайных обществах и в том могу подписаться кровью". Поэт-гусар - законопослушный, хотя и ворчливый дворянин, рачительный хозяин своих поместий и крепостных крестьян, исправный и верный служака с практическим умом и житейской опытностью, потомственный офицер, склонный к вольным речам и озорным выходкам, но чуждый хронического радикализма, беспочвенных политических мечтаний и риторического тираноборчества, столь свойственных окружавшим его деятелям раннего декабризма. Это человек другого поколения, характера и иного склада политической мысли.
Его доводы в споре с первыми декабристами Орловым и Дмитриевым-Мамоновым были трезвым голосом опытного солдата и военного администратора, изнутри познавшего все скрипучие пружины гигантского государственного механизма Российской империи, десятилетия прожившего рядом с солдатами и казаками, видевшего плачевные результаты удачного заговора 1801 года и военных революций в Западной Европе. Все уязвимые места и политический романтизм будущего декабризма увидены и названы гусарским генералом верно. Давыдов говорил друзьям-генералам прямо и пророчески: "Мне жалок Орлов с его заблуждением, вредным ему и бесполезным обществу: Как он ни дюж, а ни ему, ни бешеному Мамонову не стряхнуть самовластие в России. Этот домовой долго еще будет давить ее, тем свободнее, что, расслабев ночною грезою, она сама не хочет шевелиться, не только привстать разом: Но Орлов об осаде и знать не хочет; он идет к крепости по чистому месту, думая, что за ним вся Россия двигается, а выходит, что он да бешеный Мамонов, как Ахилл и Патрокл (которые хотели вдвоем взять Трою), предприняли приступ:" Мысль о правильной долгой осаде крепости самодержавия, где засел тиран Аракчеев, свидетельствует об уме осторожном, практическом, о немалом житейском опыте заслуженного генерала. Да и впоследствии он не повторял грехов вольнолюбивой и озорной молодости, отказываясь играть навязываемую ему роль российского Беранже, то есть поэта откровенно политического и оппозиционного.
Однако острый склад веселого и наблюдательного ума Давыдова остался прежним, его саркастические насмешки начинают тяготеть к серьезным обобщениям, по жанру своему приближаются к стихотворному памфлету, а иногда и к пасквилю, то есть к беспощадным, часто откровенно несправедливым нападкам на конкретные личности. Сатирик "грани веков", язвительной и пародийной школы Марина, Д. П. Горчакова и Шаховского борется в нем с автором модных романтических элегий, жизнерадостной анакреонтики в духе Державина и Батюшкова и лихих гусарских песен. Это столкновение двух веков и двух школ дает иногда удивительное соединение несовместимых жанров (ода, сатира и элегия) в поэзии, но сатира у Давыдова всегда преобладает над лирикой и достойно завершает его литературное поприще. Причем сам поэт называет себя "расточителем острых слов", хлещущим глупцов и недругов прозой и стихами ("Полусолдат", 1826).
Традиции разоблачительной насмешки века Вольтера и Фонвизина вполне выразились в поздних сатирах Дениса Давыдова. Он весьма смело и резко задевает старого сослуживца и начальника, фельдмаршала И. И. Дибича, обвиняя его в нерешительности и военных неудачах в Турции и Польше ("Голодный пес", 1832), пишет язвительные эпиграммы и завершает свой путь в поэзии "Современной песней" (1836), где не просто высмеяны салонный московский философ П. Я. Чаадаев, молодые деятели кружка Герцена, либеральные дамы и прочие представители новой "левой" оппозиции, но дана резкая оценка всей этой пестрой среде, общественному явлению, совпадающая в выводах и самом обвинительном тоне со знаменитыми позднейшими памфлетами Н.М.Языкова, поэта младшего поколения, близкого Давыдову по самому смелому и резкому стилю творческой мысли. Здесь сатирик по-прежнему саркастически балагурит, сыплет остротами и насмешками, задевает очень известные личности, в меру консервативен, не боится неизбежных обвинений в доносе и политическом скептицизме. Он уверен в своей правоте.
Ибо Чаадаеву уже подробно и вдохновенно отвечено в замечательных записках Давыдова о польском мятеже 1831 года, известных и широко обсуждавшихся в московских и петербургских кружках и салонах. Поэт излагал Жуковскому, Пушкину, Вяземскому, А. И. Тургеневу и Чаадаеву свою философию истории, свой взгляд на посленаполеоновскую Европу и место в ней военно-феодальной Российской империи: ":Не нашего века желудкам варить такую пищу, какова свобода: Мы, сухие скептики и аналитики всего святого в мире; мы, народы чахлые, гнилые, вялые и прозаические, мы смеем еще помышлять о святой свободе! О, это забавно!.. Пока всепоглощающее я будет нашим единым рычагом, единым нашим идолом, единым нашим богом, до тех пор напрасны будут все наши усилия; и до тех пор наш удел один из двух: рабство или анархия: В нашей памяти и французская революция, и переворот июльский, и мятеж царства польского; все это, как говорили тогда, произведено было для блага общего; но назовите мне хоть одного из лиц, оказавшихся на поверхности сих кровавых событий, которому бы благо общее было выше собственного? Вы ни одного не назовете! У каждого, как у лисицы Крылова: рыльце в пуху".
Здесь обобщены уроки многих важных политических событий первой трети XIX столетия, и в том числе итоги восстания декабристов. Конечно же, отзвук этой трезвой философии истории есть не только в "Современной песне" Дениса Давыдова и памфлете его ученика и единомышленника Языкова "К ненашим", но и в пушкинском стихотворении "Клеветникам России" и позднейших спорах славянофилов и западников. Так что у язвительной сатиры зрелого Давыдова есть серьезная основа, его инвективы и эпиграммы могут быть поняты лишь в общем развитии и столкновении капитальных идей противоречивой эпохи "концов и начал" (Герцен). Любопытно, что правота его мнений о болезненном самолюбии и безмерном честолюбии тогдашних политических деятелей и мыслителей невольно подтверждена самими противниками Давыдова и Языкова, раздраженными вовсе не публичным спором с их излюбленными идеями (этого-то они и хотели), но именно нападками на личности, разоблачительными насмешками в жанре политического памфлета и даже пасквиля. Таков был путь поэта: от вольнодумных юношеских басен до весьма реального и потому неизбежно сатирического осмысления русской и европейской истории, ее разноликих деятелей.
И этот же едкий трибун и разоблачитель сумел стать тонким лириком и элегиком, написал вдохновенные любовные стихи и романсы, оставил замечательные поэтические пейзажи, в которых живет, дышит и чувствует впечатлительная, богатая ощущениями и глубокими мыслями душа. Уже говорилось, что Денис Давыдов - поэт скорее XVIII века и, уж во всяком случае, принадлежит к эпохе предпушкинской. То, что он пишет многочисленные элегии, невольно заставляет причислить его к "школе гармонической точности" Жуковского и Батюшкова.
Да, Давыдов в эту поэтическую школу со временем попал, воспитался как лирик в круге Жуковского, Вяземского и литераторов "Арзамаса", а потом и в общении с Пушкиным, Баратынским и Языковым, во взаимном чтении стихотворений, советах, исправлениях (стихотворения его писались вовсе не на биваках, а в мирной домашней обстановке, рукописи несут на себе следы долгой и тщательной отделки), постоянном обмене письмами, дружескими посланиями в стихах и творческими мыслями. Но первые его элегии еще отзываются архаикой ушедшего столетия (откровенно неуклюжи, к другому жанру, даже к другому веку относятся строки типа "Но, ах, почто слезой ланита окропилась?" или "Спокойся, я бегу в пределы отдаленны!"), риторичны, полны штампов "легкой" поэзии в духе Парни, заменяющих самобытные образы.
От лирики молодого Карамзина, анакреонтических песен жизнелюбивого старца Державина и красочной эротической поэзии Батюшкова Давыдов очень долго и непрямым путем шел к таким поздним шедеврам любовной поэзии, как "Душенька" (1829), "Ей" (1833), "О, кто, скажи ты мне, кто ты:" (1834), "Романс" (1834), "Я вас люблю так, как любить вас должно:" (1834) и др. Пушкину многое нравилось в лирической поэзии Давыдова, и прежде всего ее творческая энергия, порывистость и страстность, но и немолодой поэт-гусар научился у автора "Евгения Онегина" гармонии образов и чувств в любовных посланиях. Великие элегики Жуковский и Баратынский помогли Давыдову избавиться от затейливой шутливой риторики XVIII века и заговорить о себе, своих чувствах на вдохновенном языке романтической автобиографии. Вот тогда-то он и стал замечательным поэтом пушкинской эпохи.
Какое же место занимает в поэзии Дениса Давыдова гусарская тема, знаменитый образ лихого рубаки и партизана? Ведь им написано менее сотни стихотворений (другой лейб-гусар, Лермонтов, за короткую жизнь сказал гораздо больше), нет ни одной "большой" романтической поэмы или повести в стихах (вроде лермонтовской "Тамбовской казначейши"), сатира и любовная лирика отвлекли на себя значительную долю внимания и времени. Гусарский образ стал у поэта сквозным, появлялся в дружеских и любовных посланиях, но собственно гусарских песен и стихотворений у Давыдова не так уж много. С 1804 года появляются эти лихие разгульные "залетные" послания, сначала связанные с именем знаменитого гусара Бурцова, гуляки, шалуна и пьяницы, едва умевшего читать. Но далее этот образ отделяется от реального Бурцова, нелепо погибшего в нетрезвом виде, и начинает жить самостоятельно, став центром поэтической автобиографии Давыдова.
Надо сразу сказать, что лирический герой имел мало общего со своим автором, который вовсе не был горьким пьяницей и безрассудным гулякой, отличался доверчивостью, впечатлительностью, нерешительностью, мягкостью и даже слезливостью. Кое-кто даже подвергал сомнению легендарную храбрость нашего гусара, и Баратынскому пришлось заступаться за него в стихах. Отечественная война 1812 года сделала давыдовского гусара-партизана народным любимцем. Апофеозом этого самостоятельного бытия лирического героя стал отрывок "Партизан" (1826), где поэт описывает самого себя со стороны, "в третьем лице", как совершенно отдельное историческое лицо, участника боевых действий близ пылающей Москвы. Нежная музыка элегических чувств сменилась здесь бурной и мужественной диалектикой романтических страстей. Поэт говорил: ":Я генерал легкой кавалерии, т.е. существо никогда не стареющее; к тому же в моей пьесе страсть, а страсть во всех летах достойна сожаления, но простительна".
Образ этот возник до начала боевого пути Дениса Давыдова, и роль его вовсе не в описаниях войны, а в явлении новой темы и героя в русской поэзии. Ясно, что образ лихого усатого гусара-партизана с неизменной трубкой и стаканом пунша посреди бивака или в кровавой сече слишком живописен, намеренно стилизован и потому уже далек от реального бытия русских офицеров той эпохи, от обыденных опасностей и неустройства военного быта, общей неразберихи, плохого снабжения, воровства интендантов, грязи и ужаса тогдашних лазаретов, ежедневной встречи со смертью и жестокостью партизанской войны. Но в нем уже есть новые впечатления молодых офицеров, опыт войны отечественной и зарубежного похода, новое отношение к личности и ее переживаниям, временная свобода этой личности от тягостных скреп и условий военно-феодального государства, пусть выразившаяся в гусарском озорстве и молодечестве, пьянстве, дуэлях, волокитстве, бездумно-лихих налетах; появляются солдаты и казаки, крестьяне.
Герой Давыдова не просто стал лицом историческим, он делал эту историю, спасал Россию и Европу от Наполеона и уже поэтому имел все права на внимание к своим мыслям и чувствам. А чувства эти были кипением страстей, буйством молодой жизненной энергии, чего явно не хватало меланхолической лирике Жуковского. "Я был молод, как ты, но пламеннее тебя вдвое. Что я говорю вдвое? Во сто раз; во мне играли страсти более, чем в других моих товарищах", - писал Давыдов сыну Василию в 1837 году.
Война 1812 года заставила всех задуматься о внутренних основах русской жизни и судьбах конкретных людей, от общего перейти к частному, а это в свою очередь породило новую поэзию, взывавшую к лирическому сопереживанию. Все это уже принесло небывалый успех знаменитой поэме Жуковского "Певец во стане русских воинов" (1812), произведении переходном от оды к элегии. Но Давыдов пошел дальше и черты новой романтической героики удачно и новаторски объединил в поэтической автобиографии русского человека на войне, смелого, веселого, свободного, живущего сегодняшним днем и романтикой боя: "Война та же поэзия". Батюшков и Ф. Н. Глинка в своей военной лирике более конкретны, лучше передали реалии военного быта и боя, повседневный трагизм жизни русского солдата, горечь потерь и послевоенных разочарований. Но запомнился и полюбился всем именно давыдовский симпатичный, не без юмора (поэт не побоялся для его характеристики использовать "низкий" жанр скабрезной ирои-комической поэмы в духе В. И. Майкова и В. Л. Пушкина) обрисованный образ бесшабашного гусара-партизана, который двигался во времени, развивался вместе со своим создателем, становился глубже и серьезнее. Ибо от ранних "зачашных песен" Давыдов пришел к грустным и философическим военным элегиям "Полусолдат" (1826) и "Бородинское поле" (1829). Его герой весел, мудр и свободен, стал примером и поэтическим образцом для Языкова, Бенедиктова и более всего для безбоязненного и язвительного Лермонтова, не только создавшего свою гусарскую поэзию, но и оставившего замечательные слова дружеского привета, словно к Давыдову обращенные:
Столетья прошлого обломок,
Меж нас остался ты один,
Гусар прославленных потомок,
Пиров и битвы гражданин.
Этот образ получил свое развитие и объяснение в военных записках Дениса Давыдова. Там появилось множество событий и реалий, дополняющих и поясняющих его поэзию. Гусарский генерал стал не только выдающимся русским поэтом, но и талантливым историком и теоретиком военного дела, членом Военного общества при Гвардейском главном штабе, где его товарищами стали знаменитый Жомини, Толь, Дибич, Бутурлин. Его дневники и записки превратились в политически острую публицистику, содержали смелые и глубокие суждения об историческом смысле великих событий, месте и значении человека в эпоху наполеоновских войн. Но офицерских дневников и военных историков в эпоху Отечественной войны 1812 года и после нее появилось много***, а в записках Давыдова надо видеть нечто иное, хотя они, конечно же, опираются на собственные записи, устные и письменные свидетельства очевидцев, официальные документы и частные письма из армии ****.
Сравнивая их с новонайденными набросками и записями Давыдова 1812 - 1813 годов, легко убедиться, что поэт и здесь далеко уходит от обычной истории в духе официального летописца генерала А. И. Михайловского-Данилевского. Недаром он говорил, что Михайловский-Данилевский хороший историк и любит Россию, но не блещет литературным стилем. Сами же военные записки Давыдова написаны с подлинным литературным блеском, увлекательно и живописно, без академического занудства и дерущего горло официоза. "Образ изложения мыслей, свойственный автору нашему, носит отпечаток ума быстрого и светлого: живость мыслей и чувств пробивается сквозь сухость предмета и увлекает читателя", - говорил о них Вяземский.
Это мемуары, т.е. произведение художественное и, более того, полемическое, отстаивающее права автора на первенство в партизанской войне. Но русские летучие отряды успешно действовали уже в Семилетнюю войну, о необходимости партизанских действий против Наполеона мудрый стратег М. Б. Барклай де Толли говорил задолго до 1812 года. Даже шумный конфликт Давыдова с генералом Ф. Ф. Винцингероде объясняется тем известным фактом, что храбрый немец руководил первым большим партизанским отрядом и сделал для общего дела больше, нежели поэт-партизан с его сотней гусар и казаков. Но оскорбленный Барклай мрачно молчал, да и сухощавый Винцингероде не владел пером и даром сочинительства. А наш поэт увлеченно пишет роман своей боевой жизни в стихах и прозе, и потому в его военных записках надо видеть предварение и один из литературных источников "Войны и мира" Л. Н. Толстого (в зеркале этого романа, как известно, появился и сам Давыдов), а не строго документальное и объективное историческое свидетельство кабинетного ученого и штабного теоретика вроде Клаузевица или Жомини.
Получается не история, а скорее изящная словесность. Воспоминания о цесаревиче Константине Павловиче трудно назвать мемуарами, это памфлет, политическая сатира, написанная с блеском исторического романиста. И в то же время Давыдов как русский солдат и дворянин умеет отдать должное достойному противнику - вспомним мгновенный портрет французского маршала Ланна в описании тильзитской встречи или обращенные прежде всего к Пушкину великодушные слова о Наполеоне: "Забыта уже вражда к нему и гений его оценен бесспорно и торжественно". Поэт-партизан много сделал для такой оценки.
Как следует из самих названий, поэт, обратившись к военной прозе, часто творит в популярном в XVIII веке жанре "анекдота", то есть короткого занимательного рассказа о примечательных событиях, метких словах и оригинальных поступках замечательных русских людей, от Суворова до Ермолова. Сюда же попадают Наполеон, монархи, министры, союзные и вражеские полководцы и другие зарубежные знаменитости. Записки Давыдова превратились в галерею живых исторических лиц. И со всеми ними автор, так сказать, "на дружеской ноге".
Жанр этот, метко названный Пушкиным "разговорами", предельно откровенен, часто бесцензурен (недаром некоторые мемуары Давыдова впервые появились за границею), живет энергией устного слова, доверительного рассказа в дружеской офицерской компании и словно создан для такого самозабвенного говоруна и смелого изобретательного фантазера. Собраниями любопытнейших "анекдотов" и являются военные записки Дениса Давыдова. Именно поэтому их интересно читать и сегодня как свидетельство умного и даровитого современника, как великолепную русскую художественную прозу. А понятная их субъективность, невольная, а иногда и намеренная неточность - следствие художественности, самого склада давыдовского литературного дара.
Говоря сегодня о Денисе Давыдове, мы должны увидеть в нем, его поэзии и прозе все человеческое, слишком человеческое, вплоть до неизбежных, понятных и в чем-то симпатичных слабостей. Белинский о нем сказал: "Вот истинно русская душа - широкая свежая, могучая, раскидистая!" Вся Александровская эпоха, простодушная и героическая, отразилась в этом самобытном человеке и его замечательном творчестве. Сам поэт это знал и нам напомнил: "Видел Юпитера - Наполеона с его разрушительными перунами, видел сшибки полмиллиона солдат и 3000 пушек на трех и четырех верстовых пространствах, видел минуты, решавшие, быть или не быть России и независимости вселенной, быть или не быть Наполеону, видел и участвовал в этом, так что оставил по себе память".
* См.: Сахаров В.И. Страницы русского романтизма. Книга статей. М., 1988.
** См. биографический словарь генералов 1812 года в кн.: Российский Архив. М., 1996. Т. VII.
*** См.: 1812 год: Военные дневники. М., 1990. 1812 - 1814. Секретная переписка П. И. Багратиона. Личные письма генерала Н. Н. Раевского. Записки генерала М. С. Воронцова. Дневники офицеров русской армии. М., 1992.
**** См.: К чести России. Из частной переписки 1812 года. М., 1988.
e-mail: hlupino@mail.ru
http://www.gts.nsk.su/~serge/saharov/
[Индекс] [Новости] [Кто такие гусаpы?] [Мундиpы] [Галерея славы] [Гусары в войнах] [Гусары в искусстве] [Ссылки] [Контакты]
